Великий И Могучий

В некотором царстве, в русском государстве жил-поживал царь-ампиратор. И был у него сын молодой, Иван-царевич.

   Приходит как-то царевич в светлицу тронную, кланяется ампиратору:

  – Батюшка, вырос я, желаю мир посмотреть да себя показать! Благослови в путь-дорогу дальнюю, на подвиги молодецкие!

   Возрадовался государь, что сын в вояж запросился, благословил на дорогу дальнюю, дал коня богатырского, отсыпал казны золотой да отпустил на все четыре стороны.

   Едет Иван-царевич по Руси родной, день едет, неделю едет, а вокруг всё леса густые, еловые да дубовые, деревни глухие да хутора мелкие. А как расступились чащи – так увидел царский сын село большое, за частоколом укрытое.

   Подъезжает царевич к воротам, а там его уж староста дожидается. Мнётся, жмётся, шапку в руках теребит, как вдруг молвит человеческим голосом:

 – Ой, ты гость дорогой, Иван-царевич! Давно ждём-ожидаем! Выручай ты нас, людей бедных! Завелось у нас в лесу чудище страшное, ненасытное! Сперва разбойничков извело, мы уж и радоваться начали, затем – лесорубов схарчило, а теперь и кузнец наш пропал, на бой с ним отправившись!

   Пожалел царевич бедный люд, поел, попил, в баньке попарился, недельку на перине белой отоспался, и отправился в лес дремучий, в чащу заповедную. Со зверем-чудищем ненасытным сражаться.

   И открылась ему в лесу дремучем полянка мёртвая: вся, как есть, телами людскими покрытая, вороньём обсиженная. А лето тёплое, солнышко жаркое, и попахивают мертвячки духом нерусским.

   Зажал Иван-царевич ручками белыми красный нос, выступил на середину поляны, добрый конь за ним в поводу бредёт, фыркает, чихает, домой просится.

   Видит Иван, мужик-бородач зажмурённый лежит, а рядом с ним – молот кузнечный да кувшинчик золочёный. А чудища не слыхать и не видать.

   Подхватил царевич кувшинчик, запрыгнул на коня доброго, богатырского – и прочь с полянки подался. Скачет и находку свою разглядывает.

   Хорош кувшинчик! Тонкая работа, заморская! Никак древние басурманы делали: и резьбой покрыт, и камушки вправлены. Один только камушек мутноват, не разобрать: аметист али диамант какой?

   Потёр его Иван-царевич манжеткой кружевной, заклубился дым из кувшинчика, и джинн появился– дух басурманский, с бородкою чёрной, в чалме с пером да шароварах.

   Глядит Джинн на царевича, глядит да молчит, словно ждёт чего-то.

  – Да ты, никак, Джинн?– царевич спрашивает.

  – Угу,– отвечает дух басурманский.

   – Давно сидишь, кувшинчик обживаешь?

   Вздохнул Джинн – не то тяжко, не то с облегчением.

   – Да вот, поди, уже тридесять сотен лет, да? Как царь Сулейман ибн Дауд меня заточить в нём изволили. А ты, дарагой, молодец, не такой, как мои прежние господины, да? Токмо из кувшинчика нос высунешь, как они сразу: "Джинн? Чтоб я сдох!", или "Да чтоб мне лопнуть!", или "Шоб меня разорвало!". Куда деваться, да? Странный желаний... А выполнять приходилось! Воля хозяина – закон, да? Смекнул теперь Иван-царевич, откуда на полянке лесной мертвячков столько, отпустил Джинна домой, в Басурманию, и только подивился: велик да могуч русский язык, да?